Хельсинки — скандал в газетах, встреча с хиппи и Олимпийский стадион

День 8

Утром намеченная на 10 часов утра обзорная экскурсия по городу была отложена на неопределенное время. Нашего руководителя с самого утра срочно вызвали в советское посольство, за ним прислали машину, а нам был дан строгий приказ никуда от гостиницы не уходить, вот мы и шатались вокруг да около. Место, с точки зрения гуляния, так себе — ни магазинов, ни каких-то достопримечательностей в пределах досягаемости не было видно.

Но вот машина вернулась назад, из нее вылез шеф, его лицо было багрового цвета с отчетливыми белыми пятнами, руки дрожали, он вошел в гостиницу и молча пошел в свой номер, мы шли следом. Когда все собрались, он показал нам газету, в которой был снимок той самой злополучной церковной книги, правда, снимок был необычный — отчетливо читалось все то, что так тщательно было замазано, все фамилии, адреса и другая информация.

— Дело скверное, — начал руководитель, — во всех финских газетах такие фотографии напечатаны на первых страницах, в большинстве газет две фотографии, вот такая и со страницей, прямо-таки залитой чернилами, а уж комментарии, страшно даже сказать. Разговаривал по телефону с Москвой, там рвут и мечут, просили всем передать: в отношении виновных будут приняты особые меры воздействия.
— Какие? — пискнул кто-то сзади.
— Премию дадут, — пообещал руководитель, — в общем, дел накрутили, без ста грамм не разберешься. Ладно, что всех-то держать, поехали, экскурсовод заждалась.

В автобусе было непривычно тихо, все сидели, погрузившись в невеселые раздумья, оживление наступило только, когда автобус остановился у большого православного храма.

Там мы увидели очень странную картину. Представьте себе собор (Успения Пресвятой Богородицы, как нам пояснила гид), на ступеньках которого сидели и полулежали десятки молодых людей в какой-то несуразной, ранее нами не виданной одежде: джинсах-клеш в разноцветных заплатках и такого же типа рваных рубашках, с бусами на шее, но — самое главное — длинными, давно не мытыми и не чесанными волосами.

— Это хиппи, — сказала гид, — выбрали русский храм, потому что от лютеранских их гоняют, а здесь они устроили главную тусовку — видно со всех сторон, а главное, никто не беспокоит.

О хиппи я тогда практически ничего не знал, да, честно говоря, и сейчас знаю не много, поэтому залез в Википедию и другие подобные источники — и вот краткий экстракт из инета.

Ремарка 19. Хиппи — «понимающий, знающий»; философия и субкультура, изначально возникшая в 1960 годах в США.

Расцвет движения пришелся на конец 1960-начало 1970 годов. Первоначально хиппи протестовали против пуританской морали некоторых протестантских церквей, а также пропагандировали стремление вернуться к природной чистоте через любовь и пацифизм. Один из самых известных лозунгов хиппи: «Makelove, notwar!», что означает: «Занимайтесь любовью, а не войной!». Первое использование слова «хиппи» зафиксировано в передаче одного из нью-йоркских телеканалов, где этим словом была названа группа молодых людей в майках, джинсах и с длинными волосами, протестующих против вьетнамской войны.

Культура «хиппи» имеет свою символику, признаки принадлежности и атрибуты. Для представителей движения хиппи, в соответствии с их миропониманием, характерно внедрение в костюм этнических элементов: бус, плетеных из бисера или ниток, браслетов («фенечек») и прочее, а также использование текстиля, окрашенного в технике «тай-дай» (или иначе — «шибори»).

Хиппи — пассивный противник гламурного быдла, гопников, насилия и общества потребления. Штаны — джинсы-клеш, с обилием заколок, рваностей и заплаток. На шее огромное количество бусиков. Длинные волосы перетянуты «хайратником» — полосочкой ткани, чтобы волосы не спадали (по легенде — чтобы башню не сносило). И всюду феньки, феньки, феньки — ТЫЩЩИ ИХ! Хиппари любят все клетчатое, самый шик — клетчатая рубашка на пару размеров больше, зимой — расписные свитера и матерчатые плащи.

Город оказался не маленький, но запомнилось мне только то, что мы увидели на знаменитом Олимпийском стадионе. В то время, Игры 1952 года были еще в памяти, ведь в них советская сборная впервые принимала участие; финны очень гордятся стадионом, поэтому этому спортивному объекту мы посвятили достаточно времени.

Ремарка 20. Началом истории Олимпийского стадиона принято считать 11 декабря 1927 года, когда под эгидой городских властей Хельсинки был основан фонд, призванный собрать средства для строительства спортивной арены, способной принять Летние Олимпийские игры.

Строительство стадиона продолжалось с 12 февраля 1934 года по 12 июня 1938 года.

Стадион готовился принять XII Олимпийские Игры 1940 года, однако, Игры были отменены МОК по причине начала Второй мировой войны.

Спустя 12 лет Олимпийский стадион Хельсинки стал главной ареной XV Летних Олимпийских Игр 1952 года. В 1990—1994 гг. на стадионе прошла генеральная реконструкция.

На стадионе установлены два памятника в честь великих финских легкоатлетов, на которые мы не только посмотрели, но на одном из них мы даже побывали. Речь идет о знаменитой белой башне, имеющей высоту 72 метра 71 сантиметр в честь рекорда Матти Ярвинена в метании копья на Олимпийских Играх 1932 года. Так вот, на верхушке башни находится смотровая площадка, куда мы поднялись на лифте и осмотрели окрестности финской столицы. С площадки хорошо были видны жилые кварталы Хельсинки, Успенский собор, Финский залив и многое другое.

А вот второй памятник — это настоящий памятник, представляющий собой скульптуру бегущего человека. Памятник посвящен «Летающему финну», легендарному финскому бегуну Пааво Нурми, который выиграл девять золотых и три серебряных медали только на олимпийских играх, не считая побед в других чемпионатах. Пааво Нурми установил двадцать мировых рекордов в беге на длинные и средние дистанции.

Памятник был заказан в 1924 году после триумфально завершившихся для Финляндии Олимпийских игр в Париже. Бронзовая скульптура выполнена Вяйне Аалтоненом в 1925 году. Оригинал памятника находится в музее Атенеум, копия перед Олимпийском стадионом была установлена перед открытием Олимпийских игр в Хельсинки в 1952 году.

Ремарка 20. Забавно, но летние Олимпийские игры в Хельсинки до сих пор считаются… незаконченными! По сложившимся правилам, на церемонии закрытия нужно было произнести фразу: «Объявляем Игры XV Олимпиады закрытыми». Но спортивные чиновники то ли от радости, то ли от волнения совсем про это забыли, и Олимпиада «не закрылась» до конца.

Экскурсия завершена, нас привезли к отелю на обед, а далее у нас свободное время. Решили мы просто поболтаться по городу, посмотреть на улицы и на народ, при случае позаглядывать в окна — в общем, постараться увидеть максимум, — должно же у нас сложиться впечатление о загнивающем капитализме, а то только одна поговорка вспоминается, типа «загнивать-то он загнивает, но каков запах!».

Решили в магазины не заходить, что толку без денег-то ходить. Я первым нарушил эту договоренность: на пути попался маленький полуподвальный магазинчик, на витрине которого, на специальной подставочке, лежал большой серебряный рубль с профилем Государя Императора Александра III. В то время меня очень интересовали русские монеты, и я не выдержал, спустился по ступенькам в магазин, звякнул колокольчик, из-за портьеры вышел высокий с прекрасной выправкой старик, который, взглянув в мою сторону, спросил:
— И что вас, сударь, интересует-с?

Четко прозвучала буква «С» на конце слова «интересует». Я растерялся, и не знал, что ответить, в голове вертелась одна только мысль: надо же, настоящий белогвардеец, правильно нас предупреждали.

Во рту все пересохло, но я все же кое-как сумел пробормотать:
— На витрине я увидел Александровский рубль.
— Будете покупать?
— Да нет, просто хотел посмотреть.
— Он на витрине, там все видно.

И он повернулся и скрылся за портьерой. Я вышел из магазина, вид у меня, наверное, был не очень, потому что Валентин, наблюдавший за мной через окно, спросил:
— Посидим где-нибудь или дальше пойдем?
— Ты понимаешь, он на меня так посмотрел…
— Предупреждали, не надо лазить, куда не следует. Даже представить себе не мог, что они правду говорят, все казалось, просто нагнетают и нагнетают.
— Ты про кого говоришь-то? — спросила одна из ленинградок.
— Да про Кагэбистов, — все, о чем предупреждали, совпало, даже про белогвардейца, и то правда.

Вскоре нам попался большой книжный магазин, я упросил ребят ненадолго забежать, посмотреть, есть русские книги или нет, может, что дешевое попадется. Зашли, отдел русской книги не очень большой, но имеется, а в нем даже томик Цветаевой в «Большой серии Библиотеки поэта» нашелся, но цена… Намного дешевле у нас на «черном» рынке купить.

Так мы и шли, переходя с улицы на улицу, заглядывая при случае в незанавешенные окна — такая возможность была практически повсеместно: ну не принято, видимо, у них отгораживаться шторами от улицы, все нараспашку. Ничего интересного увидеть не довелось, на удивление скромно живет народ в столичном граде, а, может, это нам просто такие скромные попадались, не знаю. Вот чем мы налюбовались, так это цветами на окнах — на всех подоконниках стояли ящики или горшки разнообразных форм и размеров, и во всех росли цветы, в основном герань, а у нас она считается признаком мещанства, надо же.

Нагулялись вволю, в гостиницу вернулись уже довольно поздно, но, к нашему удивлению, внизу в холле заметили фигуру «доцента», который, как оказалось, ждал именно нас:
— Я уж ждать устал, где вы шлялись-то?
— Ну, во-первых, не шлялись, а гуляли, а во-вторых, что тебе от нас надо-то?
— Ребята, я не понимаю, откуда они узнают, что я русский? Представляете, зашел в филателистический магазин, хотел им марки предложить, так они сразу поняли, что я из Союза.
— Ну и что, продал?
— Да нет, они почему-то отказались.
— Марки-то покажи.

«Доцент» взял с соседнего стула большой кляссер, в котором лежали сериями негашеные советские марки последних лет, их там было много, не могу сказать сколько, но кляссер был заполнен «под завязку».

— Слушай, — сказал Валентин, — ты, наверное, сам себя хочешь перехитрить. Являешься в таком вот клоунском наряде с советскими марками под мышкой и хочешь, чтобы тебя американцем считали, что ли? Морда русская, прикид советский, марки тоже, вот тебя за провокатора и приняли. А скажи, зачем тебе денег-то финских столько, здесь, — и он прикинул вес альбома на руке, — наверное, на много тысяч картинок имеется, если бы продал, что с ними делать-то стал, а?

Парень был совсем растерян, он переводил взгляд с Вальки то на девчонок, то на меня, то опять на Вальку и молчал.

— Ладно, — сказал Валентин, — пойдем спать, завтра последний день в этой стране.